Таиланд туристический и настоящий: выводы российской зимовщицы

Правда в том, что я совершенно не знаю Таиланда. Не могу похвастаться тем, что изъездила его вдоль и поперек с путеводителем Lonely Planet, в шароварах со слонами. Я не жила здесь десять лет, постоянно следя за меняющейся иммиграционной политикой. У меня нет на Facebook сотни тайских друзей, которые каждую неделю водят меня есть правильный стритфуд.

Вообще, честно говоря, я боюсь писать о Таиланде с позиции «знатока», потому что здесь все бывали — многие подолгу, — все всё видели и знают, у каждого в голове крутой замес из клише, увиденного собственными глазами, баек бывалых мигрантов и рассказов зимовщиков с Пхангана.

Есть определенная категория туристов, которых интересует Таиланд маргинальный: смертная казнь за наркотики, ледибои, улицы с проститутками — вот это всё. «Пляж», «Бриджит Джонс: Грани разумного», чертов «Мальчишник 2: Из Вегаса в Бангкок» — всё это накрепко засело в мозгах этих людей, и они невольно крутят головой в поисках притонов с шимейлами и полицейских, тянущих лапу за взяткой.

Беда в том, что почти всё, что написано и снято о Таиланде за время туристического бума, создано с позиции ошалевшего от экзотики путешественника. Правительство, к слову, довольно активно борется с этим замусоренным имиджем. В последнее время — способами столь же наивными, сколь и радикальными. Например, все приличные ночные клубы в Бангкоке теперь закрываются в два часа ночи: в 1:50 в зале врубают свет и за десять минут мягко, но настойчиво выпроваживают всех из клуба. Говорят, если зал к двум не будет пуст, придет полиция. Жела­ющих проверить обычно не находится. Бывалые тусовщики хватают первые попавшиеся тук-туки и едут в полупотайные клубы, которые работают до трех. Самые бывалые знают, где можно потусить до четырех. Но каждый час история повторяется: рубильник — и на выход.

Многие знаменитые гнезда разврата, вроде Soi 11 у станции Нана, разогнали, а на месте борделей и стрип-баров открыли обычные кафе и рестораны. Эти операции прошли безболезненно — не пойдут же сутенеры с проститутками митинговать, в самом деле. Но пару лет назад правительство покусилось на святое — захотело загнать на фудкорты лотки со стритфудом. Этот номер уже не прошел: народ, и без того раздраженный военным переворотом, сильно напрягся.

Нерушимый бастион олдскульного туристического Бангкока — знаменитая Кхаосан-роуд, улица бэкпекеров, заселенная усталыми европейскими парочками с испуганными глазами и побитыми жизнью мужчинами, которые по вечерам накачиваются дешевым пивом в компании дружелюбных таек в разном статусе: от подруги на одну ночь до жены. Сейчас уже трудно понять, зачем в 2018 году людям нужна эта улица. Раньше, когда Интернет был только в интернет-кафе и не было ни Booking.com, ни Airbnb, ни Viator, ни Google Maps (да вообще ничего не было!), люди, путешествующие по Таиланду на пенсии, стипендии и родительские деньги, устремлялись на Кхаосан, потому что здесь им были гарантированы дешевый хостел, пад тай — главное неострое блюдо тайской кухни — и услуги бойких турагентов, которые возили смотреть храмы и кататься на слонах. И пиво, много дешевого пива — главного бэкпекерского топлива. Но факт остается фактом: Кхаосан-роуд жива. Хотя Бангкок уже давно стал одним из самых классных и богатых азиатских мегаполисов.

Я не к тому всё это рассказываю, чтобы иметь возможность произнести гордо: «Я не турист». Турист. Таиланд — не многонациональная Америка и даже не пестрая Европа, здесь человек с другим цветом кожи никогда не станет своим: он фаранг, иностранец, и хоть ты тресни.

Это вообще очень герметичная страна. Тайцы — милые, деликатные, нараспев произносящие «Са-ва-сди-ха-а» и складывающие руки у лба в поклоне, прощаясь — на самом деле народ хитрый, упрямый и себе на уме. Впрочем, это можно понять, только прожив в стране несколько лет. Если вас что-то начинает бесить раньше, дело в вас, а не в тайцах, потому что гостеприимство, вежливость и деликатность — это есть, это не напускное.

Многие экспаты — итальянцы, немцы, канадцы, американцы, — которые здесь не только живут, но и работают долгие годы, обычно морщатся при ответе на вопрос, всё ли им нравится. Они уже знают и про экологические проблемы, и про то, что молодые тайцы массово умирают от рака, и про коррупцию, и про показушную туристическую политику, и про то, что милитаристское правительство закручивает гайки, и про многое другое. Их восприятие, конечно, отличается от восприятия восторженного зимовщика, который прожил здесь несколько месяцев. И какое всё-таки счастье, что я пока еще подхожу под определение «восторженный зимовщик».

Я приехала в Бангкок с вполне осознанным планом, соответствующим моему роду занятий (контент, рестораны, лайфстайл, дорого): найти как можно больше кафе с хорошим флэт уайтом, выучить еще десяток названий тайских блюд, посмотреть, что там за новые рестораны открываются в моем любимом Чайнатауне и, если получится, взять интервью у парочки знаменитых шефов. Такое вот с виду праздное существование, за которое меня с каждым годом ненавидит всё больше людей. Родная бабушка недавно обозвала «легкомысленным снобом», и я не то чтобы обиделась… Ну а что тут обижаться?

В первый же вечер мы с приятельницей загремели на гастрономический ужин в The House on Sathorn — ресторан в особняке, который раньше занимало советское посольство. С нас как с журналистов даже не взяли за ужин денег, зато я взяла интервью у шефа ­Фатиха ­Тутака, который в Турции считается одной из главных звезд новой национальной кухни, но возвращаться туда не собирается — Эрдогана не любит.

Всю следующую неделю я провела в Чайнатауне, исследуя Сой Нана и Чароен-Крунг-роуд. После начала осваивать Ари — тихий буржуазный квартал, где перед нарядными ресторанами фотографируются азиатские лайфстайл-блогеры, а кафе забиты людьми с макбуками. Я всё мечтала, как напишу какому-нибудь прекрасному изданию путеводитель по модным кофейням Ари, но заказывали почему-то только про Королевский дворец и стритфуд.

Сменяющих друг друга гостей приходилось («Ах, приходилось ей!» — язвительно говорили замерзающие в Москве друзья) сопровождать к морю. За четыре месяца я два раза успела съездить на остров Самед, прекрасный тем, что до него можно добраться на автобусе, минуя аэропорты с очередями, один раз — на остров Ланта с его безразмерными пляжами и эпическими закатами и буквально в последний момент — в Хуа Хин, который очень любил покойный король.

Кстати про короля. Я много раз бывала в Бангкоке и два раза жила здесь по нескольку месяцев, но ни разу моя нога не ступала на территорию Королевского дворца. А туристы, которые залетают в тайскую столицу по дороге на острова, как правило, только его и успевают увидеть. Дворец и еще торговые центры вокруг станции метро «Сиам».

Обожаю гулять в старой части города, где находится дворец, только на закате и вечером, когда китайские туристы загружаются в автобусы и растворяются в выхлопных газах, а европейские, в шароварах со слонами (да, у меня пунктик на этих шароварах), расползаются по барам с дешевым пивом.

Я не видела Королевского дворца, зато видела короля. Ну то есть как короля — его прах. Ну то есть как прах — королевский крематорий, в котором этот прах хранился после кремации, чтобы верноподданные могли проститься с любимым монархом.

Довольно редкий, надо сказать, шанс. Крематорий стоял всего пару месяцев, а последние королевские похороны случились ровно 70 лет назад.

Хвала Будде, хватило везения прийти к крематорию вечером: стояла адская жара, и днем огромная площадь-плацдарм, на которой построили это сооружение, должно быть, напоминала раскаленную сковороду. А вечером — благодать. На входе выдавали памятные открытки и бутылки с питьевой водой: покойный монарх позаботился, чтобы чистая питьевая вода была доступна всем и каждому — это был один из его главных проектов. Звучал довольно бодрый и совершенно не траурный джаз — король ­Пхумипхон всю жизнь играл на саксофоне и даже сочинял джазовые композиции. Тайцы, радостно улыбаясь, фотографировались с открытками на фоне крематория — ну, мы все знаем, что у буддистов отношение к смерти не такое драматическое, как у христиан. В общем, полное ми-ми-ми.

Крематорий поражал воображение, особенно тем, что все эти роскошь и великолепие задумывались и создавались лучшими плотниками, скульпторами и художниками со всей страны... на месяц. Такая вот гигантская мандала, всем мандалам мандала. Вокруг возвели еще несколько временных павильонов с выставками: про королевские проекты и деяния (а его величество и правда много сделал для народа, даже будучи не правящим, а чисто номинальным монархом); про то, как создавался крематорий, и что означают расставленные по периметру фигуры слонов, львов, лошадей и коров.

Не отношу себя к числу сентиментальных монархистов (хотя сериал «Корона» смотрю, конечно, взахлеб), но после посещения крематория я стала искренне улыбаться, увидев где-нибудь изображение покойного короля. А они там везде. И я говорю не только об официальных портретах, которые тайцы не торопятся убирать даже по окончании годового траура. Открытки в окнах магазинов, фотографии королевской ­семьи в ресторанах, наклейки на тук-туках, детские снимки монарха в разном возрасте на банкнотах — выпустили специальную памятную серию. Видела даже парня, вырезавшего портрет короля из бумажки в 1000 батов (это, на минуточку, почти 2000 рублей) и вложившего его в амулет, в которых тайцы обычно носят изображения буддийских старцев. Но окончательно меня порвало от умиления, когда увидела в хипстерском магазине Selected футболку какого-то местного бренда, на которой были изображены молодые король и королева в стиле 1950-х: он — в поло и брюках-бриджах, она — с цветком в волосах.

Насмотревшись на всё это, понимаешь, что в 2016-м тайцы осиротели, потому что хотя и каждый сам за себя, но король — он за всех.

Приятель познакомился с тайской девушкой, и та рассказала ему свою вполне кинематографичную историю. Отец выгнал ее из дома из-за того, что она отказалась выходить замуж за присмотренного для нее парня. Девушка без денег добралась до Бангкока и нашла там работу. Ну какую работу могла найти в столице нищая молодая девушка из Исана, самого бедного региона страны? Правильно, проституткой. Заработав какие-то деньги, она пошла на компьютерные курсы, и постепенно жизнь наладилась. Сейчас девушка трудится в офисе на какой-то вполне пристойной работе. Мой сентиментальный знакомый, услышав эту историю, пустил слезу. В прямом смысле. «Почему ты плачешь? — в искреннем недоумении спросила девушка. — Это ведь было давно. Сейчас у меня всё хорошо».

Зигмунд Фрейд не мог родиться тайцем. Психо­анализ здесь потерпел бы сокрушительный крах. Психозы, неврозы, истерики — это всё не про тайцев. Человек любой национальности на генетическом уровне усваивает философию своей религии, даже если он не религиозен. Католическое чувство вины, православный мазохизм, буддийское спокойствие — всё это сидит в человеке, даже если он не крестится, проходя мимо церкви, и не молится по пять раз в день.

Тайцы в этом смысле буддисты до мозга костей. У них даже мимических морщин не бывает, потому что они не морщат лоб в раздумьях, редко хмурятся — и вообще плывут по жизни, как по Меконгу (ну и еще от тропической влажности, конечно). Забавно, что напряженные лица я видела только у мужчин, обвешанных амулетами-оберегами: видимо, они борются-таки с какими-то своими демонами.

Концепция демонов в буддизме, кстати, существует. Они называются нагами и заползают людям в головы в виде змей с человеческими лицами и торсами. Наги — это те самые тревожные мысли и смутные желания, которые сопровождают нас на протяжении всей жизни. Главный борец с ними — Гаруда, помесь человека и орла, которого тайцы сделали своим национальным символом. Красный человек с клювом и в странной позе на фасадах местных банков и правительственных зданий — это он и есть. Хотите, чтобы борец избавил вас от демонов, — поезжайте в Бангкок и внимательно смотрите по сторонам. Или поговорите c бывшей проституткой.

Источник: «РБК Стиль».